Он считал, что ему уже давно пора было вырваться на свободу. Методы, которыми руководствовался тот Чарльз, изжили себя еще тогда, когда он получил пулю в позвоночник от того, кого считал своим лучшим другом. Эти методы ставили в опасность их обоих, и пока один отчаянно желал мира и покоя, второй жаждал войны. Мести за то, что его однажды предали, оставили, бросили. За то, что с ним сделали. За то, что делали с ними со всеми.

Этот Чарльз считал, что они заигрались в праведность. В этом была и его вина, потому что он позволял играть, забившись в дальний угол сознания, тихо наблюдал, отдав бразды правления тому, кто был слишком слеп, чтобы увидеть очевидное. Он считал его глупцом и испытывал досаду, признавая, что глупцом тот был достаточно сильным, чтобы столько времени сдержать его. Сдерживать себя, потому что как бы святоше ни не хотелось это признавать, но они были одним целым. Были едины, и он готов был показать ему лучший мир, и готов был разделить с ним свою победу, если только тот не станет мешаться под ногами.

Чарльз считал их путешествие в средневековье подарком судьбы, а знакомство с Морганой – его лучшей частью. Она высвободила его, дала ему шанс, которого он ждал уже чертовски давно. Шанс, который не смогла дать ему родная сестра, пусть и была достаточно к этому близка. Впрочем, к этой истеричке они оба питали равную неприязнь.

Он называл его братом. Когда святоша Чарльз бился в агонии, пытаясь выгнать его из головы, он ласково звал его братом, обещая простить ему заблуждения, когда они добьются их цели. Он наблюдал за ним снисходительно, ласково. Отчасти уважительно, потому что тот держался куда дольше, чем предполагалось, сопротивляясь голосу, заполонившему его голову, нашептывающему и днем и ночью. Голосу, принадлежавшему сначала ведьме, а после превратившемуся в его собственный.

Голос взывал к мести. Голос порождал сомнения. Голос заставлял ненавидеть того, кого он физически не мог ненавидеть.

Он счел их ментальную связь занятной глупостью. По большей части раздражающей, потому что подобные привязанности могли бы быть милыми, но только не к этому человеку, и потому что Эрик отчаянно жаждал внимания. Чарльз предпочитал не реагировать на него, занятый более интересным делом – контроль сознания был увлекательной штукой, особенно, когда власть приходилось захватывать. Он отвечал редко и лениво, по большей части односложно и холодно, огрызаясь и прося не беспокоить.

Он свел их общение к минимуму, как и общение с кем-либо, не нуждаясь в компании вовсе. Он игнорировал его, избегал встреч, чем дальше, тем более редких, язвил, огрызался, случись им столкнуться.

Чарльз поставил блок сегодняшним утром, устав от назойливого присутствия Леншерра в его голове. Он считал, что тому стоит знать свое место, раз ему посчастливилось быть по глупости прощенным за все, что тот успел натворить.

Он шел пообщаться с сестрой, посмотреть на то, во что ее превратили благими намерениями. Не верил ни на грамм, что из этого вышло что-то путное, но признавал, что будет, пожалуй, приятно удивлен, если ее удалось изменить. В отличие от миролюбивого, праведного Ксавье, ненавидевшего свою темную сущность, он любил его как младшего брата, сбившегося с пути. Он собирался открыть ему глаза и указать истину.

Чарльз поморщился недовольно, ощутив руку Эрика, сжимающую плечо, и обернулся резко, зашипев от раздражения. Ему определенно не нравились вольности, которые тот себе позволял. Раздражение во взгляде, впрочем, уступило место издевке, когда он понял, что именно так вывело из себя «друга».

- Может, ты недостаточно хорошо стараешься? - мужчина протянул насмешливо, разглядывая Леншерра, чуть склонив голову набок. – Попробуй еще раз.

Он помрачнел достаточно быстро, легко и непринужденно скользнув в голову к Эрику. Он помнил, как однажды уже причинил ему боль, и сейчас повторил это вновь. Чарльз контролировал силу взрывов, не перегибая палку, и смотрел холодно и ясно, не скрывая неприязни.

- Неприятно? – он насмешливо выгнул бровь, наблюдая за реакцией мужчины. – Будь в следующий раз повежливее.

- Твое назойливое присутствие у меня в голове меня раздражает. Если у тебя есть вопросы, ты можешь зайти, а лучше – обратиться к Эмме. Необязательно ломиться ко мне в голову по каждому поводу.

Отредактировано Charles Xavier (2015-10-11 01:56:03)

Натиск считал себя великодушным. У него был шанс убить Эрика ранее, когда Чарльз все чаще начал терять контроль над сознанием. Он мог сделать это тогда, когда Леншерр все еще доверял ему и не ожидал, что тот нападет. К слову, он находил это забавным – доверие одного к другому, и не знал, кто из них был идиотом в большей степени.

Натиск мог поставить точку в этом затянувшемся на долгие годы шоу уже давно. У него был на то без малого месяц. Мог сделать это во сне, в любой момент, когда старый враг этого не ожидал больше всего. Его понятия о чести были весьма размыты, и удар в спину не значился там в качестве чего-то немыслимого. Ему было все равно, как это произойдет – цель всегда оправдывала средства.

Он считал себя великодушным по праву. Не потому, что сохранил Эрику жизнь, но потому, что не заставлял Чарльза смотреть на его смерть. Он заботился о нем, пусть тот и не желал это признавать, и знал, как будет лучше для них обоих. Натиск был готов уберечь его от боли, которую тот, несомненно, испытал бы, осознав через мгновение, что натворил, но собирался вытравить из брата эту глупую, наивную привязанность. Но сначала тому нужно было зарыться поглубже, туда, где он был бы слеп и глух.

Он потерял контроль над разумом Эрика, когда тот отшвырнул его от себя. Покачнувшись и взмахнув рукой, пытаясь удержать равновесие, налетел на ступеньки лестницы, судорожно хватаясь за перила. Ему удалось устоять на ногах, но внутри заворочалось уязвленное самолюбие. Леншерр не ценил того, что ему давали. Не ценил этого всегда, как и сейчас не осознавал, что должен благодарить за все еще сохраненную жизнь.

Он медлил, несмотря на ярость, с интересом разглядывая, как Эрик надевает шлем. Тот был глупцом, если считал, что это ему поможет. Чарльз практически никогда не пользовался всеми возможностями, которые у него были. Недооценивал некоторые из них, не испытывая в них потребности. Натиск предпочитал использовать все, что было ему дано, не пренебрегая ничем.

Он взорвался, когда Леншерр назвал его трусом. Почувствовал, как больше не может и не хочет сдерживаться, и как святоша Чарльз отчаянно пытается его остановить. Он снес его со всеми жалкими попытками в одно мгновение, решив, что больше не хочет нянчиться с ним. Он решил, что все закончится сегодня.

Натиск не испытал мук совести, когда воспользовался тем же маневром, что до этого Эрик. Не попытался стянуть с мутанта шлем, но, зацепившись за него, отшвырнул мужчину к ближайшей стене, позаботившись, чтобы тот как следует ударился головой. Невысокий, но под завязку забитый книгами стеллаж полетел следом, обрушиваясь на Леншерра и придавливая.

Натиск улыбнулся почти удовлетворенно, разглядывая творение своих рук. Он счел, что был достаточно ласков, и что вовсе не против поговорить напоследок, если это – последнее желание старого врага.

- И это твоя благодарность за то, что ты все еще жив? Впрочем, чему я удивляюсь – такие простые человеческие чувства всегда были ниже твоего достоинства.

Натиск говорил ровно, не понижая голос, но и не повышая. Его не волновало, что вокруг них начали собираться зрители – все, что происходило было лишь их личным делом. Однако, он думал с усмешкой, что возможно в этот момент рушит безупречную репутацию святоши Чарльза.

- На твоем месте я бы не стал бросаться подобными оскорблениями. Не тебе говорить о трусости.

- Есть еще вопросы? Задавай, пока есть такая возможность.

Натиск равнодушно повел плечом, когда Эрик завел песню о детях. Счел это лицемерием, потому как того вряд ли должно было волновать чужое душевное равновесие. Он считал, что видит его насквозь, в отличие от брата, оправдывавшего не задумываясь все, что бы тот ни натворил. Ему прощали слишком многое, и он, кажется, к этому слишком привык. Натиск собирался восстановить справедливость, однако не пытался оправдать свои действия благими, высшими целями. Он жаждал кровавой мести, потому что только так Леншерр мог искупить грехи и ту боль, которую причинил им.

- Убью, - он кивнул, не рисуясь, но подтверждая очевидное. Отметил снисходительно, что тому потребовалось не так много времени, чтобы дойти до этой простой мысли, несмотря на ту приторную, обманчивую идиллию, творившуюся в школе все лето, когда Чарльз вздумал притащить его сюда, к ним, в их школу. – Тебя смущает публика? Я могу их разогнать.

Натиску было, в общем-то, плевать. Убивать сегодня он никого более не собирался, но не имел ничего против того, чтобы лишить зрителей зрелища. Его бы даже позабавило заставить детишек бежать отсюда сломя голову, но он не выносил громких визгов.

Впрочем, сделать что либо он не успел. Массивный стол взлетел в воздух быстро, и он чудом успел среагировать и отскочить выше, когда тот вписался с грохотом в перила, снося часть их. Мужчина поморщился, оценив ущерб. Вообще-то, это здание ему всегда нравилось, но он признавал, что без издержек им не обойтись.

Эрик был чертовски прав. У него было миллион возможностей расправиться с ним раньше, и Натиск не мог сдержать досаду, когда думал об этом. Это был его просчет, его ошибка, которую он признавал за собой с легкостью, не имея склонности к самобичеванию. Он предпочитал на ошибках учиться и собирался исправить это недоразумение.

Удар со спины оказался неожиданным и все-таки сбил мужчину с ног, заставляя пролететь чуть вперед, а после больно удариться коленом об ступени лестницы. В руку впились острые ошметки треснувшего дерева, грозя остаться в коже занозами. Натиск оказался запутанным в неплотную, но широкую ткань гардины, и не слишком цензурно выругался, пытаясь от нее избавиться. Признаться, Эрик умел отвлекать внимание – расправляясь со шторой, Натиск потерял врага из поля зрения.

Говоря откровенно, ему вовсе не нравилось барахтаться в пыльной ткани, чувствуя, как в носу начинает щипать. В этом здании давно было пора провести генеральную уборку. Окончательно он взбесился, почувствовав, как карниз обхватывает его, пытаясь удержать.

Натиск на мгновение замер, позволяя меди обхватить себя, и улыбнулся на вопрос Эрика неприятной, ласковой улыбкой. Спина ныла от сильного удара и сжимающего металла, но он считал это мелочью, с которой разберется позже.

- Потому что у всего есть предел, Эрик. Особенно – у моего терпения.

Он приподнял в воздух несколько предметов, и услышал, как дребезжит стекло в раме, готовое вырваться из нее, приложи он чуть больше сил. Он раздумывал с пару мгновений, прежде чем решить, чем он хочет воспользоваться больше всего.

Вылетевшее стекло разбилось на множество осколков и полетело в сторону Леншерра. Натиск не испытывал сомнений, когда направлял их, но почувствовал досаду, когда тому удалось выставить щит. Он действовал стремительнее, когда  осознал, что мужчина наспех прикрыл себя лишь с одной стороны, и поднял в воздух все предметы, которые были в холле.

- Лови.

Он запустил с разных сторон небольшой статуэткой, креслом и большим горшком с цветком, и весело усмехнулся, когда тяжелый горшок прилетел точно в цель, попадая в живот и сбивая мужчину с ног.

Натиск решил, что ему надоело прохлаждаться на холодных ступенях, и, воспользовавшись тем, что Эрик был занят, разомкнул кольцо, обхватывающее его.

- Поверь, я тоже жалею, что не решался на это раньше.

Отредактировано Charles Xavier (2015-10-12 17:41:07)