Многие знания - многие горести.
Как было бы, наверное, проще для Ванды не знать, что случилось с Пьетро, каким он стал или вот-вот станет, как он живет и где... И почему. Главное - почему. Конечно, проще. Только вот загвоздка, Ванда Максимофф не могла бы жить без брата вообще, ни легко, ни тяжело, никак. Они пришли в этот мир вместе, всегда были вместе и уйти должны вместе или хотя бы следом друг за другом. Не может такого быть, чтобы один исчез, а второй не нашел. Один попал в беду, а второй не спас.
Ангелом-хранителем из них двоих вообще-то всегда был Пьетро. Девушка улыбнулась своим рукам, сцепленным на коленях, вспоминая. Горло зажимало так сильно, что сложно было вдохнуть без хрипа. Щипало глаза. И хотелось вырвать руль у таксиста и править самой, чтобы быстрее, быстрее! Последние минуты - самые сложные. Наверное, сложнее тех дней, что Алая прожила без.
Тони не подвел, сдержал слово, и Ванде стало стыдно, острым жгучим приступом - она сомневалась. Хотя кто бы на ее месте не сомневался? Помогать Алой Ведьме за "спасибо" после того, что она сделала... и чего не сделала, а должна была бы. Помогать просто потому, что попросили, что когда-то были в одной команде, что были...друзьями? Максимофф сомневалась, были ли у нее такие уж дружеские отношения со Старком, но наверное да, раз он по-человечески к ней отнесся и теперь. Впрочем, это все ерунда, шелуха, наносное ветром. Старк, в конце концов, был всего лишь удачным случаем, чтобы найти скорее Пьетро. 
Осталось совсем чуть-чуть, немножечко, и все встанет на свои места. Она снова сможет спать без удушающей тоски, без кошмаров, без отчаянного желания куда-то бежать, вдруг нападавшего как паническая атака. Все будет как было всегда: голос, успокаивающий первыми нотами, улыбка, светлый взгляд, руки, в которые можно упасть и закутаться, закрыться от всего, ямка у плеча, в которую так хорошо утыкаться лбом...
Толчок вперед. Тормоз. Ванда ахнула и вцепилась пальцами в колени.
Все не так. Не так! И ничего не будет как было! Все не так... Правая ладонь метнулась к горлу, пальцы сгребли воротник рубашки, мешковатой наброшенной на майку. Белая. Ванда почти никогда не носила белого. Но это была и не ее. Пальцы забегали быстрее, сминая под рубашкой цепочку по звеньям, нервно. Металл царапал кожу, и Максимофф прикусила губу. Пусть больно, пусть еще сильнее. 
- Все нормально, мисс?
- Да...
Откуда ему знать, насколько все не нормально, этому таксисту.
Откинувшись, девушка закрыла глаза и попыталась представить, что увидит. Кого найдет. Старк был точен и довольно безжалостен, за что Алая ему была благодарна. Она не заслуживает жалости. Итак, Пьетро без способностей мутанта, вернуть не вышло. Пьетро живет в какой-то ночлежке на дне этого города в окружении бомжей, алкоголиков, наркоманов. Сам, наверняка, такой же. Представить такое... ее Пьетро... и кто, кто виноват, Ванда, кто?!
Алый всполох был погашен вовремя. Ничего, сказала себе Ванда, чувствуя, как ползут из-под ресниц холодные предательские капли, ничего. Вы просто поменяетесь ролями. На ангела Алая Ведьма не похожа, но ведь и иная сила совершает благо, не так ли? Что-то, а положить мир вверх дном ради одного человека Ванда умела как никто. И человек того стоил, о, он стоил всего в этом чертовом мире. Ведь брат был основой другого мира, ее идеального, и он должен существовать. Где-то в груди натянулось, сверкнуло лезвие, и дышать стало не просто больно - чертовски мучительно.
- Приехали. Вас подождать?
Ванда вздрогнула и уставилась на таксиста своими ненормальными глазищами, блестящими от слез и боли, с расширенными в темноте зрачками, страшными в своем безумии. Таращилась и молчала, комкая одной рукой ворот рубашки, а другой - воздух над своими коленями. Он явно уже искал, как сбежать из собственной машины, но Ведьма лишь бросила ему купюру и отрицательно покачала головой. Что ей таксист, пусть проваливает.
Сердце билось сильно, часто и больно. Подгоняло, рвалось. Туда, воссоединиться, стать снова целым. Излечиться, очиститься. Пьетро всегда ассоциировался у Ванды с льдисто-белым или голубоватым свечением, еще до того как проявились способности, она чувствовала, что брат светлый и легкий, а вот она скорее темное что-то, тот раскаленный черный, когда желтеет на краях, тот запекшийся красный, что подернут темно-бурой пленкой. Стоять долгов одиночку на этой улице было небезопасно и бессмысленно, и Ванда решительно толкнула дверь ночлежки, воняющей с порога, еще через закрытую дверь. Запахи били в нос, забирались в голову, усиливая нервную дрожь отвращения и страха. Тяжкий ком встал в горле и ни назад ни вперед. Обшарпанные стены. Хруст песка и противный треск липкости. Ободранные двери. Такие же ободранные грязные выброшенные на обочину люди. То, что ими когда-то было. Они вяло поднимали мутные взгляды, когда Максимофф проходила мимо, и снова теряли интерес, едва она исчезала из поля зрения. Под ногу, затянутую в кожу балетки, попалась бутылка, прокатившаяся вперед с тихим перезвоном. В углу лежала куча тряпья и дышала. Рядом дышать было нельзя, хуже чем на свалке, и Максимофф свернула. Это не могло быть Пьетро. Она вообще не ощущала его близости. Как так? Ладно, он лишился гена икс, но она-то, она осталась ведьмой!
На подобии кухни в этом подобии дома обнаружились два более-менее вменяемых тела. Один держал гнутую почерневшую ложку и задумчиво пытался поймать в ней свое отражение. Второй что-то искал в ящиках треснувшего пополам стола. Ванде и раньше было страшно, а сейчас безысходность начала выкручивать кости. Казалось, еще одна минута здесь - и девушка сорвется в истерику. Ее брат оказался здесь. Вот здесь! В этом аду. На дне, в отстойной яме жизни. Спиваясь или скалываясь. И все из-за того, что...
Не сейчас.
- Пьетро. Блондин, молодой. Где он?
Сиплый голос как будто ей не принадлежал. Телам было все равно, интерес они проявили только к зеленой бумажке в девичьих пальцах. Только толку от них было ноль. Швырнув банкноту на стол, Ванда почти бегом вырвалась из этого ужасного дома, пытаясь продышаться. Воздух резал легкие до слез, голова шла кругом. Яд разложения успел проникнуть в кровь Алой Ведьмы и бурил там. И это, кажется, сработало. Обостренное чутье словно ткнули в бок - тебе туда! Выкрутило, потянуло. Связь. Ванда вскинулась и побежала, со всех ног, ее тянуло, дергало и волокло, почти сбивая. Быстрее, еще быстрее, очень нужно! И вверх, вверх.
Еще толком не понимая, куда она бежит, девушка легким перебором пальцев открыла тяжелую дверь, потом разогнала лифт хорошенько (возможно, больше работать он не сможет), смяла в буквально смысле замок и засов на железной двери, ведущей на крышу, и...
В лицо ударил ветер. Не холодный, но почему-то пронизывающий. На город почти спустилась ночь, беззвездная и безлунная, но не глухая. Наверное, облачность. Ванда бесшумно сделала пару шагов и застыла. С губ рвался крик, но ее словно заморозили. Стой и смотри. Впитывай. Принимай. И она принимала, всей душой, всей поверхностью кожи, радостно мешая коктейль из счастья и отчаяния, боли и наслаждения, как всегда.
Нашла. Живой. Пока что, потому что сидит, идиот, на краю за ограждением! Шуметь нельзя.
"Поймаю. Удержу".
Ванда тихо подошла к краю крыши, перелезла за ограждение и села рядом с братом. Внутри вибрировало и звенело, так изголодалось. Мой. Здесь. Целость.
Посмотреть в лицо Пьетро, заросшее, разбитое, было и легко, и дьявольски сложно. Так не должно было быть. Не так, не так, братик, любимый. Ванда заставила себя. Пусть больно, еще больнее, еще! Заслужила. Зато какое счастье, ведь раз жив - все можно исправить.
- Пьетро... - имя сорвалось с губ само, желанное выстраданное сочетание звуков. Она звала его постоянно все это время, во сне, наяву, мечась в кошмарной полудреме, скороговоркой или выстанывая по гласным. Только одно его имя.
Что дальше сказать?
"Что ты здесь делаешь?" "Не вздумай оставлять меня еще раз!"? "Позволь мне увести тебя"?
Ванда растерянно молчала, только смотрела с все нарастающей, не помещающейся в ней нежностью. По щекам сбежали слезинки, но этого и видно не было, наверное, в темноте надвигающейся ночи. Она очень хотела протянуть руку, так сильно, что ломило пальцы, ледяные и горящие одновременно.
Не удержалась. Протянула осторожно руку, скользнула кончиками пальцев по шершавой щеке брата.
- Почему... здесь?
Этот ком в горле. Надо сглотнуть его как-то, мешает говорить.[AVA]http://i.imgur.com/2b6kKY7.png[/AVA]

Отредактировано Wanda Maximoff (2015-08-06 00:08:55)

Так тихо. Так пустынно вокруг. Весь мир замер, затих и затаил дыхание, давая этим двоим возможность ни на что не отвлекаться, погружаясь друг в друга, налаживая раздерганную на нитки связь. Впрочем, разверзнись небеса, взорвись над головами бомба, вылети на них Железный Человек прямым курсом в лучшей своей сверкающей броне - ничего не имело бы значения, не было замечено. Вокруг них остался бы купол глухой тишины, под которым нет места никому, кроме Ванды и Пьетро.
Но и впрямь была тишина. Легкий свист прохладного ветра, шелест мелких песчинок, скрип ограждения и прочее - не в счет. Звуки вязли в дыхании Ванды. Только одно нарушало тишину, но не ломая, а дополняя картину - стук ее собственного сердца, усиленный стуком сердца брата, которое она слышала так же внутри себя. Оно и было внутри нее - его сердце. А ее - у него в груди. По два у каждого и ни одного целого. Вот такие парадоксы.
Те, кто не был из пары близнецов, никогда не поймут, что такое на самом деле - иметь вторую половинку. Реально половину себя, часть души и разума, без которой ты не целый, ты - не ты. Ванда Максимофф смотрела на них с недоумением, снисхождением и легкой жалостью, когда слышала всякие "ах, он был моей половинкой, ах, как нелегко найти половинку...". Поиск половинки? Ну-ну. Нет ее у вас и быть не может. Вы родились с целой душой в своем единственном целом теле. Его можно дополнить, поставить рядом, соединить максимально близко с чужим - но не слить в одно.
И никогда, никогда им не узнать, какой это ад, какой это непрерывный кошмар - лишиться этой половинки... Одиночество. Слова невыразимо мало. Истекание кровью без видимой крови. Открытая рана вместо сердца. Дыра на том месте, где была душа и плоть. Все эти обороты затасканны так же, как верны и неполны. Не описать, не объяснить. Можно только почувствовать.
В Ванду буквально хлынуло состояние брата, едва она увидела. Столько боли не вместить даже в два их тела. Не поместится. И столько любви тоже. Сообщающиеся сосуды уже переполнены, поверхностное натяжение преодолено, и по темным стенкам стекают тягучие капли дурманяще-сладкой наркотической смеси из острой боли, удушающего обожания, пряного вывернутого углами желания вернуться в единство, едкого, бьющего уксусом по обонянию чувства вины... Яд, чистый яд. Самый лучший на свете.
Алая Ведьма беззвучно открывала и прикрывала рот, схватывая пересохшими губами чуть больше воздуха с каждым вдохом, чуть больше, еще. Не хватает. Пьетро так выдохнул ее имя... так смотрел... Максимофф бы рухнула на колени, если бы было где, если бы они не сидели над бездной. Что-то еще, опьяняющее и нездоровое разливалось вокруг, новая волна. Пелена, которой был подернут взгляд брата, вдруг помешала и Ванде ясно видеть. Голова кружилась все сильнее, и слабеющими пальцами девушка крепче взялась за ограждение.
Высоко.
Зачем он это сказал?..
До этих слов девушка и не задумалась, как на самом деле высоко. В колени ударил страх, липкий, холодный, отрезвляющий. Высоко. Ванда невольно опустила глаза вниз, и с ужасом отвела их обратно, побелев до цвета хлопчатой ткани на ее плечах. По голым ногам снизу вверх поползли тонкие щупальца холодного воздуха, обвили пальцы, заставляя их поджаться. С правой ступни начала сползать балетка, Ванда с леденящим ужасом отмечала как миллиметр за миллиметром кожа обуви обнажает ее собственную. И не отводила взгляда от лица Пьетро. Боролась. Не важно, что высоко. Важно, что он выбрал это место потому, что высоко. Не нужно быть сильно вменяемой, чтобы все понять.
Дурак, какой же дурак!! Как он мог, как он посмел, как рискнул подумать в этом своем алкогольном бреду, что имеет право оставлять ее одну насовсем?! Неужели он подумал, что Ванда сможет? Что она захочет существовать без него?! Что она позволит этому миру существовать без Пьетро в нем? Ненормальный. Ненормальный!
Холодный воздух меж тем отвоевал себе одну из балеток Ванды, и она бесшумно соскользнула вниз. Не смотреть. Девушка не смотрела, лишь с омерзением отмечала, что липкие щупальца легли на икру, обняли, и уже первые льдинки лизнули тонкую кожу под коленями. Мурашки пробили вверх по телу, знакомо, неприятно. Не то прикосновение, не те мурашки. Нужно уйти отсюда. Ее тело и так слишком долго доставалось то мороку, то кошмарам, то холоду страха. Брату же и вовсе не место здесь, где так близко до непоправимого.
Взгляд Пьетро становился яснее и мутнее одновременно, и Максимофф встрепенулась. Его сердце стало отзываться иначе. Медленнее, залипая, словно...устало. Гоняло что-то гуще, чем кровь.
- Пьетро?..
Нет ответа. Только вымученная, изломанная, наверное, счастливая улыбка скривила родные губы.
- Нет!
С ударом крови в голову натянутая как струна, полыхающая невидимым костром Алая Ведьма отменила гравитацию. Вот здесь и сейчас, в их куполе, в их маленьком мире, замусоренном и несовершенном, но раю - гравитации не стало. Может, у кого-то с верхних этажей взлетели к потолку коврики, цветочные горшки или маленькие котята, но какая разница? Вверх - не вниз. Поймать проще.
Резкий короткий пасс-толчок светящейся ладонью - и ограждение разошлось и скрутилось краями в трубочки как лист бумаги. Сдвинув брови и тяжело дыша, Ванда качнула воздух второй расправленной ладонью, опуская потерявшего сознание брата на крышу. Еще короткое выверенное, очень контролируемое усилие - и тело, приподнявшись на красном тоненьком дымке сантиметров на десять над поверхностью, проплыло вглубь крыши и опустилось там. Насколько же проще разрушать, стирать, отменять... Не нужно контролировать. Сейчас нужно было отмерять по милиграммам вмешательство, фильтровать свои желания, мысли, и уж тем более слова. Не хотеть ничего. Просто делать.
.. как не хотеть, когда он поступает с ней вот так?! как не желать, когда она виновата в том, что брат забыл их... Иначе не думал бы о смерти, если бы не забыл. Как можно думать о смерти, когда тебя так любят. Ванда бы тридцать раз умерла сама за его это отчаяние. И ни разу не смела думать всерьез о суициде, именно потому, что был Пьетро. Убив себя, она убила бы его. Но он не заслужил! Он должен жить. И если цена тому - существование такого монстра как Ванда, что ж... Мир должен заплатить.
Цепляясь за ограждение, вернувшееся обратно, холодными нетвердыми пальцами, скользящими по металлу, Ванда подтянула ноги, одну за другой, потеряла вторую балетку в бездне ночи, и осторожно, на коленях, подтянулась ближе. Не смотреть вниз, боже, не смотреть. Перелезть и бегом к брату. Не смотреть. Почему-то бездна ночных огней, хаотичными потоками и миганиями живших внизу, испугала ее до паники.
Пульс Пьетро был слабым, неровным. Но Алую Ведьму это не пугало. О, она умела отменять даже смерть. Справится и сейчас. Не сделать бы хуже.
Сев и положив голову и плечи Пьетро к себе на колени, Ванда скользнула руками вниз по его груди, потом подтянула вверх его руки, сплела пальцы, свои и брата. С едкой жалостью обежала фигуру брата взглядом. Похудевший, изможденный какой-то, отравленный. Заплывшее лицо, разодранные руки, весь такой... побитый, то ли жизнью, то ли людьми. Кто смел?! А, после. Все после.
Сосредоточиться. Первые секунды ничего не происходило, а потом Ванда почувствовала, как ее кожа будто течет, размягчается, и сплавляется с кожей брата. Жар закипел между их телами, невидимый, но ощутимый, болезненный. Алые ручейки искр и клочки тумана цвета крови, возникая вокруг рук Ванды, впитывались в плотно сомкнутые пальцы и, казалось, проникали под кожу Пьетро. Ведьма творила магию крови. В буквальном смысле смешивая их кровотоки, вливая ему в кровь магию своего желания, отчаянного, единственного - чтобы он жил. Его кровь очищалась огнем этого желания, зараза сгорала на корню. Взамен по ее венам побежало что-то темное. От этого пахло гнилью, сладковатым душком разложения, винным погребом и старыми повозками. Так пахли именно старые, нечиненые, где доживали больные или пришлые. Максимофф начала покачиваться, в такт выравнивающемуся пульсу близнецов, одному на двоих, и слабо улыбнулась. Глаза девушки были закрыты.
Размеренно. Наполненно.
Пьетро вскоре задышал ровнее, а ее затошнило. Что за дрянь была у него вместо крови? Не только алкоголь... Ему хватило безрассудства закидываться дурью, или так невмоготу было жить. О господи. Короткий бесслезный всхлип сорвался с губ Ванды. Осторожнее. Ей можно только в вены. В разум - нельзя. Это было неписаное правило Алой Ведьмы - не копаться в голове брата без его на то разрешения или просьбы, не касаться его сознания, воли, подсознания.
Вокруг них уже свилось плотное кольцо багрового дыма, пульсирующего, подвижного, рвущегося то ли внутрь, то ли наружу. Оно темнело по мере своеобразного врачевания, Ванда забирала, преобразовывала всю дрянь и невольно выдавала ее вовне в таком вот виде. Тошнота понемногу отступала. Еще немного, и кольцо закрутится в черно-алую воронку, оторвется и станет неуправляемым разрушением. С коротким выдохо-стоном Максимофф расплела пальцы, свои и брата, заращивая на место кожу на его ладонях, спешно, так, что ни единой старой мозоли не осталось. На ее ладонях еще кровоточила тонкая новорожденная розовая кожица, с неприятным шелестящим треском грубела и светлела. Сила бурлила и крутилась вокруг, взметая волосы Ванды, трепала воротник распахнутой рубашки, мельтешила перед глазами мушками.
- Вон.
Ладони Алой с силой впечатались в крышу, и поверхность тряхнуло. По зданию вниз пробежала волна, стены словно вздохнули и встали на место. Отдачи не последовало. Темноты и тишины стало еще больше. В высотке разом перегорели все электроприборы, здание осталось обесточенным.
Запах озона. Скоро гроза. Ведьма блаженно длинно вдохнула.
Пальцы Ванды бережно, почти невесомо отвели с бледного лица брата пряди волос, грязных, спутанных, припыленных. Если бы была видна седина, наверняка, ее стало значительно больше... Тонкие дрожащие пальцы продолжили свой бег, вспоминая, напоминая себе - как это. Этого не забыть, ни в одной реальности, ни в одном приступе. Ей никогда не забыть ни цветов, ни ощущений, ни запахов, ни вкусов... Отвесив себе резкую, но какую-то смазанную пощечину, Максимофф как ни в чем не бывало вернулась к прежнему занятию - перебирать волосы брата, в ожидании, пока он придет в себя. Если нужно спать - пусть спит. Ванде больше спешить некуда.
Сама того не замечая, девушка начала, сначала без слов, тонким мотивчиком напевать старую цыганскую колыбельную, мурлыкая на низких нотах. Ах как же он оброс, и щетина эта ужасна, круги под глазами, синяк... был. Исчез после "лечения". Мысли и песня сплетались воедино.
- Видишь, солнышко с луной светит нам с тобой...
Она пропела это шепотом, прерывающимся от близких слез, а губы разъезжались в улыбку. Все закончилось. Все хорошо. Все можно исправить.[AVA]http://i.imgur.com/UdWmppX.png[/AVA]

Отредактировано Wanda Maximoff (2015-11-16 11:26:34)

Мысли Ванды были далеко. Так далеко, как не могли быть.
Со временем и пространством у нее все еще были нелады, и серьезные. Ведьма уже поняла, что в последнее перекраивание реальности каким-то образом и по непонятной причине изменила собственное тело. Внешняя оболочка откатилась на десяток, а то и больше лет назад, но память-то не обманешь. Поначалу Ванда думала, что сошла с ума. Как ново, да. Потом - что память ложная, оставшаяся от придуманной жизни, очень цветная и лоскутная, как самодельное одеяло. А потом, поговорив с теми, кто знал их с братом, посмотрев записи, поняла - зачем-то она омолодила и себя, и, видимо, Пьетро, ведь они одно целое, близнецы не могут быть разного возраста. Зачем? ВЕдь ее опыт остался при ней, все жизненные кочки, которые не стерты причудой сознания, все шрамы, потери, унижения. И все счастливые моменты, так много их. Много всего, бурный поток. Девушка 25 лет не может помнить, как лет 20 назад, если не больше, ее хотели сжечь... И как до этого пришлось лишиться родного дома.
Дикие цыгане, брезгливо говорят жители мегаполисов. Воры и шарлатаны, вторят им фермеры, неотесанные и грубые как скот, который они разводят. Максимофф грустно улыбнулась, нежно глядя на спящего брата. В мелодию колыбельной вплелась звонкая нотка близких слез, дернула горло и растаяла. У цыган такую как она звали бы "шувани", ведьмой, и почитали за "ведание тайным знанием". Или такую как она, гнали бы отовсюду?.. Память пыталась подсказать, что-то показать, истинное и важное, но картинки накладывались одна на другую, и ничего не получалось рассмотреть. Где-то там заревом полыхал их фургон, бывший домом, и еще какой-то дом, и еще, и еще... Одно сплошное пламя. Что было бы, если? Самый глупый в мире вопрос. Ничего. Потому что не случилось "если".
Камень на сердце стал тяжелее, Ванда чувствовала его с каждым днем все явственнее. Обретение себя, привыкание к этому миру, столкновение каждый раз с новыми и новыми трагедиями, последствиями ее действий. Яд, от которого не было противоядия, проникал глубже, разбегался по крови, по нервам. Иногда Ванда в панике искала ближайшее зеркало, чтобы жадно всмотреться в собственное лицо, в глаза - не почернело ли?.. не стали ли красными радужки? она все еще она? Внешне ничего не менялось. Вопиюще молодое лицо, неестественное больные и взрослые глаза. Ведьма.
Ветер пробрал тонкую рубашку, не заметив, и Максимофф поежилась, сбившись с мелодии. Холод воспользовался ее замешательством, и выдернул девушку в реальный мир. Как всегда непрочный, неяркий... и на этот раз совершенный. Полный. Потому что ее песня была подхвачена. Несмело, словно оттуда, из ее, их прекрасного мира, брат откликался на зов. Возвращался.
Горло сдавило спазмом, и Ванда сдавленно ахнула, подавившись, не справившись с накатившим чувством, завсхлипывала, зная, что слез не удержать. Да она и не пыталась. Чувство освобождения и счастья было таким острым, тбольно кололо в грудь, в легкие, что на глаза сами собой наворачивались новые порции слез.
- В... в...ах...в-вот....  - девушка пыталась допеть строчку, подхватить, но голос не повиновался ей.
Ванда только заикалась, неровно хватая воздух и всхлипывая придушенно. Громко - это когда горе. А тут такое счастье! И совсем бы задохнуться, боже мой, захлебнуться этими слезами - до того счастье. Что и умереть не жалко, вот сейчас, когда на враз задрожавшие руки легли знакомые, самые родные в мире руки. Самые прекрасные, безопасные, любимые. Максимофф как-то беспомощно и немного нервно распрямила пальцы, пытаясь перехватить ладони Пьетро, сжать в своих, но он не позволил, только посмотрел как выстрелил и плотнее прижал ее ладони к своему лицу. Словно хотел закрыться. От нее закрыться?.. Нет. Нееет. Не от нее - ею. Он мог, он делал так раньше, но не обе, а одну ладонь сестры мог положить себе на щеку или на глаза, будто закрываясь, или даже под щеку, если они спали. Одной странной тайной близнецов Максимофф больше. Несмотря на неписаные и даже невысказанные впрямую, но непреложные запреты, будучи уже не детьми, Ванда и Пьетро то и дело засыпали вместе, когда никто не мог увидеть их. И это были самые спокойные ночи с самыми сказочными снами. Ванда именно тогда стала строить их с братом волшебный мир, где все естественное и правильно.
Вот как сейчас.
Дрожащими пальцами Ванда гладила щеки брата, колючие и жесткие, запавшие, линию подбородка, скулы, губы, какие-то горячечные. Его неровное безумное дыхание жгло ей кожу, и никак нельзя было остановиться. Пока Пьетро хочет на своем лице ощущать руки Ванды - они будут там, пусть она хоть обуглится на этой крыше. Склонившись ниже, девушка несколько раз быстро прижалась губами, солеными от слез, к рукам Пьетро, что держали ее ладони, к его лбу и волосам.
- Ну тише, тише, что ты... мне не за что, не за что... - забормотала Максимофф, и голос чудным образом повиновался ей снова, готовый стать нежнейшим шелком или уютным пуховым одеялом, чтобы укутать любимого брата, утешить, успокоить, обогреть. Чтобы любить его даже так, самим голосом, всем, что у нее было. - Молчи, бога ради, Пьетро... - она пыталась прикрыть ему рот ладонями, чтобы не говорил глупостей, но только робко и почти благоговейно смогла пройтись кончиками пальцев по линии губ, едва касаясь. Уловить их тепло и шевеление, срывающиеся звуки. И ничего не сделать больше.
Пьетро улыбался и плакал, и целовал ее пальцы, и Ванда улыбалась, капая слезами на свои колени, на его волосы, и в груди и голове все заходилось звоном и гудящим пламенем, и с губ рвался смех сродни безумному или эйфорическому. Она видела такие лица и слышала такой смех у наркоманов под кайфом. Кажется, и они с Пьетро получили свою дозу после долгой ломки, когда ныли и трещали кости, выкручивались внутренности и наматывались на шипованные колеса, когда снова и снова внутри головы кто-то каленым железом выжигал имя, и прибивал гвоздями к тебе изнутри другого человека, которого не было. И вот он есть. Такая полнота, такое невероятное состояние невесомости и всемогущества, полного отречения от мира, что не передашь. Наркоманский кайф, превышенный и очищенный.
- Нет!
Горестно, немного обиженно и испуганно. Ванда и так многого не помнила, возможно, того, что стоило бы. Она не имеет права забыть ни единой секунды, связанной с братом, ничего. Это ее вина, и осознание вины нельзя забывать. Картинки должны отпечататься, стать огромной вывеской "стоп", чтобы Алой Ведьме больше не приходило в голову поддаваться разрушительному страху и не думать о последствиях. Она должна помнить, что сделала с самым любимым, единственным необходимым ей человеком.
- Это же ты, Пьетро, я буду помнить каждую секунду тебя! это моё, понимаешь, моё...
Ну пойми меня, пожалуйста, пойми. Ты можешь, только ты и можешь понять меня, понять, почему не забывать - это наше общее. Потому что у нас все общее, Пьетро.
- Нет, - выдохнула она снова, оказавшись в объятиях брата. - Нет. Ты не идиот. Ты лучше всех на свете.
И разрыдалась, уткнувшись лицом Пьетро в шею.
Не горе ведь, нет, не громко, сдавленно, стесняясь и боясь напугать, толчками, как будто перебурлившую боль организм не мог больше удерживать внутри, нужно было освободиться от темного прошлого, чтобы принять открытой душой и чистым сердцем настоящее, пока невероятно светлое. Как волосы Пьетро, которые Ванда снова взялась гладить, сжимать в пальцах, чуть тянуть назад, вспоминая эти ощущения, движения, реакции. Как ее, точнее, его белая рубашка на ней, вымазанная уже чем-то с его одежды и закапанная слезами, но все равно вызывающе белая на ночной крыше. Ванда больше не пыталась справиться со слезами, они текли сами, потихоньку заканчиваясь, пока она судорожно и неуместно отчаянно обнимала брата. Они оба прижимали друг друга как можно ближе, шире обхватывая руками, пытаясь вжаться плотнее и стать наконец тем единым, чем себя ощущали. Сиамские близнецы, сросшиеся душами.
Ванда всхлипывала уже без слез и, наверное, больше от нервного потрясения, от нехватки воздуха в крепких объятиях Пьетро. Обнимать было мало, рук было мало, они не могли выразить все, что она чувствовала. Пригладить волосы, пропустить между пальцами, растрепать, погладить по шее, по плечам, впиться, стиснуть, прижать так, чтобы внутри взрывалось опасным острым, придвинуться ближе, теснее, под горячими руками, задыхаясь от радости. Потереться щекой о щеку, о шею и плечо, о другую щеку, выгнув шею в сторону. И снова остро. Мало. Не открывая глаз (оказывается, она почти зажмурилась, стараясь перенести лавину эмоций), девушка хаотично мелкими короткими поцелуями покрыла плечо Пьетро, заслоненное от нее слоями затрапезной грязной ткани, царапнувшую губы скулу, сцеловала слезинки, оказавшиеся на ней, его или ее, может, чуть отстранилась, уткнувшись лбом в лоб брата.
- Никогда, - выдохнула, невесомо прикоснувшись губами к глазам Пьетро. - Никогданикогданикогда больше, клянусь тебе, Пьетро, никогда... - наконец открыв глаза, Ванда словно закрепила бушующее внутри безумие, оно обосновалось там прочнее, чем раньше, оно почти дошло до точки прорыва. Нежно коснувшись носом кончика носа Пьетро, улыбнулась, - всегда буду с тобой. - И тут же сморщилась невольно как от боли - Прости меня...прости, родной мой...
И снова спрятала лицо на груди брата, поджав ноги ближе, свернувшись почти в клубок, как кошка или обиженный ребенок, на его коленях. Столько же, сколько минуту назад в ней полыхало горячечного раскаленного счастья, столько же добавило вины. Она жгла иначе. Крапивой. Кайенским перцем на раздраженный язык. Муравьиной кислотой. Хотелось сплюнуть, смыть, но как?! Нет уж, не выйдет. Стискивая руки на спине брата, Ванда так же стискивала зубы, чтобы не плакать. Она снова все испортила, такой момент счастья, такое... Что "такое", объяснять было не нужно. Неправильно. И может, к лучшему, что испортила... Еще одно сумасшествие Алой Ведьмы, нет, не ведьмы - Ванды. Просто Ванды. Оно появилось раньше, но вот когда раньше - она не могла вспомнить. Снова время с ней играет.
- Мне не холодно, - попыталась возразить Ванда, но кто бы ее слушал. Так всегда. И улыбка, нежная, немного укоряющая, немного насмешливая, тоже вышла как всегда, как ей положено было выходить. - Упрямец.
Никогда Пьетро ей не верил, что не холодно, не голодно, не больно и не страшно. Знал, что врет, или попросту недооценивает опасность своего состояния. Особенно с тех пор, как Ванда, нагулявшись под дождем (заверяла брата, что туфли не промокли, а в них хлюпала вода), слегла с лихорадкой. Им было... по сколько же? по 14? около того. И вот она лежала, укрытая двумя одеялами, в ознобе, с алеющими пересохшими губами, вся мокрая и еле шевелящаяся, покорно пила все отвары и таблетки, и только виновато смотрела на брата. Он был раздражен и отчетливее, чем обычно, в нем читалось желание бежать, двигаться. Обойти весь мир или заставить планету крутиться быстрее, лишь бы сестра  поправилась. Но он сидел, разговаривал, смотрел, приносил воды, подавал полотенце матери и покорно выходил, когда требовалось. И принес ей две горсти малины... Как она пахла, та малина! Пьетро притащил ее тайком, непонятно почему, и так же тайком скормил Ванде прямо с рук. Вся комната пахла тогда малиной, и руки Пьетро ей пахли, и подушка, и волосы Ванды...
- Малина, - вдруг тихо выдохнула Алая, оживая и заглядывая брату в глаза. - Помнишь? Я вспомнила сейчас... М? - она недоуменно посмотрела на небо. Ах да, гроза. Никакой разницы, но раз Пьетро это беспокоит... - Конечно, есть.
Ведь я искала тебя, и есть дом, где мы будем вместе.
Девушка раскутала ноги, несмотря на попытки брата оставить ее японской гейшей, поднялась, легко прошла несколько шагов, будто взлететь могла, потом вернулась, взяла Пьетро за руку обеими ладонями, сжала крепко. Снова посмотрела в глаза, подавляя приступ ненависти к себе.
- Идем. Это близко.
И повела брата за собой, продолжая крепко сжимать руку. Никогда больше она его не отпустит. Босые стопы не беспокоили девушку, она действительно не ощущала холода. Кажется, где-то в кармане шорт был телефон. И деньги - в другом. Они не должны были выпасть. Значит, будет такси.
Лифт пришел за Алой Ведьмой даже в полностью обесточенном здании.

... Да, небольшая. Да, не самая уютная и обставленная квартирка. Не в самом удобном районе. Но - дом. Ванда очень старалась, как могла, оживить этот кусок сооружения из бетона, кирпича и чуть-чуть стекла. Под полом располагался магазин игрушек, и это подкупило Максимофф отдельно.
- Ну... вот, - девушка неловко пожала плечами. - Мы дома.
Здесь были вещи Пьетро, все, что остались у нее, и вещи для Пьетро, что она купила позже. Ее собственные, разложенные как попало тут и там. И еда была, и ванная и даже крошечное подобие кухни, зачем-то переделанное из кладовки хозяевами. И только теперь квартира стала домом.[AVA]http://i.imgur.com/UdWmppX.png[/AVA]

Отредактировано Wanda Maximoff (2015-08-19 14:16:01)

Ванда растерянно и неверяще смотрела на Пьетро, стоящего на пороге дома и словно решающего - войти ему или выйти. Решающего. Сомневающегося. Он не был уверен, что это его дом, что он пришел, куда хотел, что... Сердце Ванды пропустило удар. "Что он хочет вернуться?.." И еще один. "Не может быть". И еще. Щеки вспыхнули нездоровым лихорадочным жаром, будто ей только что отвесили парочку звонких оплеух холодной мокрой ладонью. Ее собственной, например.
Невидимый тычок в грудь был ощутимым и болезненным. Все лихо так шло юзом, уползая с дороги на обочину, а может, уже и в обрыв, и как выкрутить руль, когда упустил момент? Где-то их занесло, под ливнем. При плохой видимости и не очень-то твердой дороге такое бывает. Почему-то Максимофф казалось, что они все еще в машине, все еще едут, и вот приехали куда-то не туда. Точнее, они никуда не приехали, потому что не доедут, разобьются. В голове перед внутренним взглядом, в том самом мирке, где только что светило солнце, отчетливо высились далекие черные пики гор, с которых свисали грязно-серые клочья туч, шумел ливень, барабаня в стекло и крышу, и истошно придушенно взвизгивали через рык мотора пробуксовывающие колеса. Летела комьями мягкая жирная земля, проседая, и горы отчетливо накренились... Тяжелая металлическая коробка спасовала перед стихией. Где все пошло не так?..
Ванда неосознанным движением обхватила себя за локти, проведя ладонями по сырым и холодным предплечьям. На лицо Пьетро было страшно смотреть. Хорошо бы, чтобы брат не понял, как сильно ей сейчас страшно. Никогда она не боялась его, нет, в каком бы гневе ни был, ее это если и касалось, то согревающей волной тепла, которая докатывается от бушующего где-то пожара. Она очень боялась себя. В глазах Пьетро, не менее потерянного и неловкого, Ванда видела собственное отражение, ломаное, искаженное черной глубиной зрачков и чем-то там, внутри. Видела - и боялась. И ненавидела так, что разъедало в горле.
Уютно. Господи, где он его взял, это идиотское слово?! Пьетро никогда так не говорил всерьез. Только шуткой, подкалывая сестру за безалаберность и манеру сеять хаос везде, создавать его даже из идеального порядка одним своим присутствием. Все изменилось. Просто Ванда слишком поздно заметила, что изменилось куда больше, чем она думала.
Вдруг стало очень холодно, вот только сейчас, хотя промокли они еще пытаясь уйти с крыши и потом, перепрыгивая через лужи до такси и от такси. У Ванды горячими были только полыхающее лицо да сердце, которое как осатаневшее билось за ребрами, пытаясь то ли вырваться из груди, то ли нафиг разбиться. К коже противно липла промокшая ткань рубашки, из белой превратившаяся в голубовато-серую, где-то будто пыльную из-за просвечивавшей кожи. С кончиков завившихся волос капало на пол и на ноги, капало на спину, и так сырую, заставляя вздрагивать еле заметно. Девушка расцепила руки, сгребла в горсть волосы, намотала на ладонь и отжала. По пальцам потекла вода, не так много, но было почему-то очень противно. Стыло, разочарованно стыло. Вот дура.
Максимофф никак не могла отвести взгляд от брата. Будто если она перестанет смотреть - чаша весов качнется не в ту сторону, и Пьетро шагнет назад за порог, уйдет в дождь и ту жизнь без Ванды, откуда сестра его вытащила. В которую сестра его и швырнула своим поступком. Может, он и не хотел?..
Нет. Он хотел. Хотел так же сильно, как она. Это нельзя подделать, нельзя сыграть, они совершенно точно чувствовали одно и то же - невероятное плавящее счастье единение, любовь и много-много жгучей боли на двоих.
"Просто ты всегда была эгоисткой, Ванда".
Мысль сверкнула как молния. За окном не было никакой молнии, а в голове у Алой - была. Слепяще яркая, хлесткая, разящая. От нее, вошедшей точно в макушку и пробившей по позвоночнику вниз, разбегались струйки колющего электричества, поднимая дыбом мелкие волоски на руках и шее, продергивая дрожью покрывшуюся мурашками кожу и растекаясь дальше по всему телу знобкой волной отвращения. Вот в чем все дело. А ведь правда! Даже сейчас она думала о себе - мне страшно, мне холодно, мне, мне... А ему?! Ты подумала, эгоистичная ты тварь, забалованная девчонка, каково твоему брату? Всё как прежде?! Что, правда? У него нет "как прежде", Ванда. Благодаря тебе. Очень хотелось завыть. Но вместе с осознанием Ванда решила, что будет бороться. Она будет лучше, будет исправлять теперь не реальность, а саму себя. Ведь корень зла в ней! Значит, нужно выкопать его, гребаный корень, и сжечь. Уничтожить чудовищный капризный эгоизм несдержанной залюбленной младшей сестрёнки... Пора взрослеть, Ванда Максимофф. Не прятаться в руки брата, не смотреть на себя его глазами и прощать себе все просто потом, потому что Пьетро - прощает.
Во рту стало солоно вместе с привычной горечью. Девушка моргнула и рассеянно, автоматическим движением провела кончиком языка по губе с внутренней стороны. А, опять. Разгрызла острым клыком с правой стороны любимую накусанную болячку. Чертовы привычки неврастенички. Злость тоже не поможет. Хватит убегать, Ванда, хватит. Что ты можешь прямо сейчас? Какой выбор? Сделать вид, что все идет нормально, забрать его вещи, вышвырнуть эти на самом-то деле ужасные тряпки в мусорный мешок, налить горячую ванну? Избегать встречаться глазами. Избегать встречаться руками. Не думать о том, как вам было на той крыше, о том, что он собирался сделать и почему, не терзать болящую голову попытками вспомнить. Потому что неловко и опасно. Можешь сделать так, а потом сесть вон туда, в свой любимый угол с большой подушкой и страдать. Жалеть себя. Винить себя. И продолжать ничего не делать.
Ненависть нагревалась быстро, поднималась из вздернутых молнией нервов. И скоро начнет греть Ванду. По крайней мере, озноб ее бил теперь больше нервный, чем от холода и сырости. Да и в доме было довольно тепло.
- Куда захочешь, - невольно облизнув губы, ответила Ванда, с трудом отрывая взгляд от лица Пьетро, чтобы обвести глазами помещения квартирки. Действительно, какая разница? да хоть на лампу на столе. Хуже не будет, лучше тоже. Лучше, конечно, выбросить, но вдруг брат дорожит этой вещью... почему-то. Гадость, конечно, но вдруг? Тогда Ванда стаскает это в стирку. Скорее всего, тряпки расползутся и размажутся ровным слоем по барабану на пятом обороте, но... Как скажет. - Хочешь, брось туда... - она расцепила руки и ткнула в сторону тумбочки, использовавшейся под все подряд. - Или в шкаф. Или на стул. Или в помойку. - Она несмело улыбнулась уголками губ.
Господи, Пьетро, да куда-нибудь уже пристрой эту чертову ветровку!
Ну нет. Никаких стен, углов, никакой знобкой отстраненности. Они уже были отдельно друг от друга, и куда это привело? На крышу высотки. На грань самоубийства и сумасшествия. От себя не убежать, а Пьетро - это больше, чем она, важнее, нужнее, лучше. Задвинуть на второй план, как жжется и режется боль в глотке, как близко слезы, что уже немного плывет изображение перед глазами. Забыть об этом сейчас, о себе, это потом. Все это мы оставим в прошлом, недаром же силы Алой Ведьмы откатили близнецов еще и в возрасте?! Может, это шанс? Шанс начать сначала, не вернуть по-старому, а построить по-новому, правильно, не повторяя ошибок прошлого, пытаясь быть лучше и жить для любимого человека не эгоистично, а на самом деле.
...иллюзии на самом-то деле. Оба они только и могут, что быть эгоистами, чистейшими, как роса в горах или кокс у элитного колумбийского поставщика. Потому что любить брата или сестру в их случае - любить самого себя. Неотделимо. Такой вот мозголомающий замкнутый круг. Правда, Ванде сейчас этого все равно не увидеть, слишком зациклило на попытке найти новый путь.
Взгляд Пьетро в зеркало, сжавшаяся в кулак ладонь, потом этот жест... Железом по стеклу, мелкой прозрачной солью на свежую ссадину. Еще не гвоздь в гроб, нет. Ей больно - значит, живая. Опять это "ей", да сколько можно! Но ведь ему тоже, это переливается в них и внутри комнаты. Ему больно, и ей больно от того, что ему больно, и своей болью тоже.
Максимофф подошла к брату, близко, почти вплотную, борясь с желанием сделать еще полшага и привычно положить голову на плечо. Порывисто взяла его руки в свои ладони, расправила пальцы по своим, посмотрела долгим взглядом, отмечая как дрожит внутри что-то от тепла, вспыхнувшего от прикосновения, потом сплела, развернула и прикоснулась губами к тыльной стороне кисти Пьетро, сначала одной, потом другой, еще и еще. Прижала руки брата к лицу, как недавно он прижимал ее ладони к своему. Только вот с другим чувством. Сглатывая и недовольно смаргивая подступающие слезы, поцеловала бережно костяшки, провела кончиком носа по линии сгиба, ямкам и бугоркам, по которым они считали, сколько дней в каждом месяце...
- Такое, наверное, нельзя простить...  - стараясь говорить ровно и не запинаться, произнесла Ванда. Шмыгнула носом и снова поцеловала пальцы брата, потом прижала к щеке. "Я виновата? Опять "я", Ванда? Ищи слова, ищи. Давай". - Не оставить... Но можно исправить... можно! Я исправлю, Пьетро, я всё исправлю, клянусь... - девушка задышала чаще, по щекам сбежали слезинки, и она нетерпеливо отерла их о рубашку, склонив голову к плечу. Надо справиться. - В этом не виноват никто, кроме меня, мне и исправлять, - она подняла голову и посмотрела в глаза Пьетро. Сердце резанули тупой бритвой, но Ванда стерпела.
Надо казаться сильнее... казаться? Зачем? Разве смогут они соврать друг другу? Притвориться? Разве это правильно? По-взрослому? Черт возьми, он единственный настолько близкий человек, роднее не придумать. И - унизить притворством?! Ни за что.
Максимофф поникла плечами, вздохнула и решила выкладывать сразу всё.
- Если ты меня не простишь... - всхлип, жалкий, из репертуара той девчонки, которой страшно даже думать о таком и которую, видимо, Ванде в себе не изжить, - это ничего, да... только... не отталкивай, ладно? Не оставляй меня.
Уткнувшись лицом в руки брата, плакать было привычно, но облегчения слезы не приносили. Она почти повторила его слова. И опять с совсем другим чувством. Он имел право говорить это с обвинением. Она - лишь просить, полностью осознавая, как виновата.[AVA]http://i.imgur.com/R1vuqgv.png[/AVA]

Отредактировано Wanda Maximoff (2015-08-19 21:42:51)

Скажи что-нибудь.
Ванда искренне верила, что сможет вынести любой ответ брата, любое его действие.
И точно знала, даже не пытаясь отрицать очевидное, что не вынесет только одного - молчания. Если не произойдет вообще ничего, не последует никакой реакции, если ничего внутри Пьетро не откликнется, неважно, пусть даже гневом, обидой, обвинением, желанием придушить, но чем-то живым, так вот если ничего - она не сможет жить. Очень простое, очень прямое и односмысленное, топорное как шпала ощущение. Не. Сможет. Жить. Если он окажется мертв для нее настолько, значит, она тоже для него?.. Так и какой смысл? Потреблять кислород, которого и так мало? Планета спасибо не скажет.
Холод внешний почти перестал беспокоить Ванду. Отошел на второй или двадцать второй план. Ее основательно морозило изнутри, с каждой секундой все сильнее. Адская мешанина из эмоций накручивала на тонкие иголки нервы, тянула в разные стороны, вызывая странные мелкие судороги по всему телу, вспышки взаимоисключающих порывов и выматывающую глухую панику, твердящую "что воля, что неволя - все равно". Тупая безысходность, когда она успела мутировать из яростной готовности сражаться?! Когда, в какую миллисекунду готовность сдохнуть у ног брата пересилила благородный порыв что-то там исправлять? Этот мир почти всегда был для Максимофф ужасен. Только отражаясь в глазах близнеца, он искажался до приемлемого. А если некому станет отражать?
Второй этаж. Как неосмотрительно. Если бы двенадцатый, всё было бы так легко. А со второго с живучестью кошки Ванда и ногу-то не сломает. Ну так, ушибется, прохожих попугает. Секундомер над правым виском едва слышно отщёлкивал шансы на выживание. Минус один. Минус два. Минус три. Сколько осталось?..
Почти нисколько, когда Пьетро вдруг спас их обоих. Ванда уже не чувствовала плеч и закаменевшей шеи, немых и тяжелых, когда на них легли руки брата. Он показался обжигающе горячим, несмотря на то, что едва ли был теплее сестры, и мелко-колким, что хотелось втянуть со свистом воздух сквозь зубы и отодвинуться, и одновременно тянуло прижаться теснее, чтобы собственная ледяная мертвая кожа с шипением отслоилась, и можно было наконец согреться. Обновиться, ожить, ответить на объятие. Ужас не спешил растворяться, Ванда просто замерла как столбик, как напуганный зверёк в руках Пьетро, стараясь не верить так вот сразу истерично встрепенувшемуся сердцу. Не стоит радоваться, она этого совсем не заслужила. Нервы, намотанные на те самые иголки, дергались и дергались, сжимая то под сердцем то где-то в животе пониже пупка, ударяя под колени, в пальцы ног или угол левого глаза. В Ванде жило что-то само по себе, шаровая молния эмоций и психоза. Вот-вот замкнет - и пиши пропало.
... да что же так плохо-то.
Удары под дых были нанесены чудовищно точно. Небрежно, без цели, без усилия, но так хирургически точно, что с усилием убили бы её с первого же. Ванда пропускала вдох за вдохом, не успевая отслеживать вспышки пекущей тяжести в легких. Как-то он туда попадал. Интересно как, если дышать Алая Ведьма не могла?..
"Прекрати это. Прекратить что?.." В пустой голове тонко звенело, высоко-высоко, наверное, под самой макушкой. Прекратить что, братик? Плакать. Да, конечно. Винить себя? Нет, извини. Не смогу. Но да, конечно, я больше не буду говорить об этом. Наверное, я вообще больше не буду говорить. Так будет лучше. Зачем говорить, если этим я делаю больно, причиняю зло, несу смерть?.. Молчать. Ведь так просто - молчать. И быть рядом с тобой, так близко как только позволишь - этого хватит.
Дышать становилось немного легче, по чуть-чуть. Пьетро, видимо, говорить как раз стоило, его слова несли больше жизни, чем смерти. Голос был отстраненным и тусклым, зажатым, но определенно его, трогающим что-то глубже, чем страх или вина. Что-то выше было между ними, крепче, и это не смогла разорвать ни смерть, ни её отмена, ничего. Глубинное основание не треснуло от перепада температур. Понемногу спадало каменное оцепенение, и кожа не отвалилась обожженными хлопьями, а просто согревалась, вернулась мокрая прохлада ткани по контрасту, вернулись понемногу из небытия какие-то связные мысли. Ванда к середине речи брата начала наконец его понимать, а не просто записывать на магнитофон памяти услышанное.
Правда, понимание не делало проще ровным счетом ничего. Только сложнее. Максимофф хмурилась не открывая глаз, старалась сообразить, придумать что-то, какую-то линию поведения, чтобы больше не ошибаться. Но шаровая молния выжигала участок мозга за участком, и придумать не получалось. Пьетро всё держал её, и наконец-то получилось разжать немного пальцы и положить ладони ему на плечи. Вслушаться в его пульс. Вслушаться в голос. Попытаться отсечь лишнее как фоновые помехи. Нужно сосредоточиться на этом, чтобы больше не оступиться, не причинить боли самому дорогому в мире человеку, самому любимому, единственному. Слышать и слушать. Думать прежде, чем говорить и делать. Максимофф приблизительно поняла, что произошло и будет происходить с ними дальше, на смутном ощущении, нечетко. Из тьмы вдруг выступил смазанный трепещущий огонёчек, на который можно было идти, медленно, на ощупь, но идти.
Брат встряхнул её за плечи, и в голове обратно перемешались в черти что умные и неумные мысли, точнее, их огрызки. Организм устало взвыл "что, опять?" и на импульс отозвались растрепанные в мочалку нервы. Ванда снова сжалась, задеревенела, готовая к худшему. Взгляд Пьетро прожигал дыру холодным пламенем, и так хотелось зажмуриться, чтобы не ослепнуть, но пусть. Всё - пусть! Зато он выпал из своего тусклого прочного стеклянного кокона, который Ведьма кожей чувствовала всё это время. Осколки кокона еще, конечно, набьются ей в босые ноги, но кто сказал, что это того не стоит?
Открывая и закрывая рот как выброшенная на берег рыба, Максимофф таращилась на брата, не успевая пристукнутым разумом за его словами. В голове трещало и искрило - та самая шаровая молния эмоций и нервов добралась до глубин и там что-то повредила. Явственные щелчки, и вот процессы затормозились сильнее. Всё, механизм испорчен непоправимо, на свалку. Вместо помойки жизнь зачем-то снова предложила ей шанс. Пьетро, разозлившись, вдруг стал самим собой. Вот правда, прежним! Вспыхнул жизнью, небезразличием, действием. Созиданием. Тем, что кроме прочего всегда отличало его от Алой Ведьмы. Вспыхнул - и потащил несознательную сестру отогреваться радикальным способом.
Ахнув придушенно, изумленная Ванда оказалась на руках брата, а потом и в ванной, как была, в рубашке, майке и джинсовых шортах.
- П-Пьетро... - выдавила девушка дрожащими губами, но на голову хлынул поток горячей воды.
Максимофф вскрикнула, зажмурилась и закашлялась, поперхнувшись брызгами, попавшими в рот с вдохом. Струи воды не были аккуратны с замерзшей Вандой, лупили что было силы, окутывали паром и заставляли дрожать и переминаться с ноги на ногу, выдыхая ртом глубже, чем был вдох. Она открыла глаза, посмотрела застывшим взглядом на очень и очень недовольного брата, выслушала про магию и такую-то мать, потом медленно перевела взгляд на себя, одетую и промокшую уже точно и окончательно до последней нитки нижнего белья, и... захохотала.
Истерично, низко и чуть придушенно, с всхлипами, закрыв лицо ладонями и склонившись вперед, к коленям. Вода вбуравливалась в затылок и спину, текла по шее, по волосам вперед, на пол с наклоненной головы. Ноги дрожали и подгибались, словно размягчились от тепла. Нервный смех стал звонче и разносился по небольшой ванной, отражаясь от стен и повторяя сам себя. Ванда не знала, то ли это из нее продолжает прорываться скопившаяся истерика, меняя звучание, то ли смех уже сам по себе, закольцованный в заволакиваемом паром помещении. Тепло прорывалось, впитывалось в кожу, и становилось легче. Ведьму словно кто-то распрямлял, расправлял из сведенного состояния. Выравнивалось дыхание. Затихал хохот, оставив Ванде вздрагивающее горло да дрожащие пальцы, которыми она все отбрасывала и отбрасывала непослушные волосы.
Отдышавшись и словно вынырнув из кошмара, начавшегося на сто раз проклятой крыше, Максимофф медленно осмотрелась еще раз. Кажется, шаровая молния покинула ее тело. И еще много чего важного покинуло, например, адекватная оценка происходящего. Чувство неловкости. Почти все чувства покинули ее вместе с истерикой. Непослушными плохо гнущимися пальцами Ванда выудила телефон из плотного пропитанного водой кармана шорт, едва не оставив ссадину поясом. Мокрый деним не самая податливая в мире ткань.
- Конец, - весело резюмировала Максимофф, отправляя телефон в раковину.
Пластик брякнул о металлическую пробку в сливе. Затем туда высыпалась горсть мелочи, выковыренной по монетке из другого кармана, плюхнулись мокрые бумажки купюр.
Согреться-то Ванда почти согрелась, но кто принимает душ в одежде?.. На это способностей ее перегоревшего мозга кое-как хватило, и девушка принялась методично расстегивать пуговицы на рубашке, липнувшей ко всему, что только можно - рукам, спине, плечам, стене, поверхности ванны.... Когда наконец Ванда ее с себя стянула, белая отжатая тряпка так же неторопливо была отправлена в сторону крышки бельевой корзины. Промах. Ткань шлепнулась недалеко. Ванда вздохнула, посмотрела на нее и ничего не сделала. На Пьетро она взглянула как-то мельком, и видимо, не осознала ничего странного в происходящем.
Шторка не задернута. Брат стоит напротив неё. А что Ванда? а Ванда старательно пыталась стащить с мокрых ног мокрую джинсу. Процесс убийственный, ведь в ванной еще и скользко. И жарко. Ну надо ему - сам выйдет, ну что такое. Нейроны мозга дружно впали в спячку после стресса и сигналы не передавали. Как-то давай сама, без мозга, ладно?..
"Ладно", решила Максимофф и продолжила воевать с одеждой. За шортами на бортик ванной (кидать больше не рискнула) отправилась майка, на край раковины опустилось тонкое светло-голубое белье.
Ванда медленно запрокинула голову, подставив потокам воды лицо, развернулась спиной к двери и уперлась одной рукой для надежности о стену. Вода омывала, смывала и уносила. Очищала и грела. Девушка длинно с наслаждением выдохнула, поняв, что расслабление наконец наступило. Она почувствовала себя свободной. И захотелось спать.
Ежесекундно стряхивая с себя сонный морок, Ванда перемазалась мыльной пеной, кое-как смыла ее, тихо ругаясь, когда та попала в рот и глаза, выключила воду, отжала волосы, нашарила на привычном месте большое полотенце и обернулась им.
- Сейчас ещё найдём, - пообещала брату, примериваясь, как бы так точно шагнуть из ванной и не навернуться на мокром полу, если ноги нетвёрдо держат. - Дай мне руку.[AVA]http://i.imgur.com/LVJ6QEK.png[/AVA]

Отредактировано Wanda Maximoff (2015-08-31 21:57:20)

Кажется, Пьетро в какой-то момент всё же отвернулся. Ванда упустила, в какой именно, занятая освобождением себя от мокрой одежды, но судя по тому, что когда она посмотрела, он стоял к ней спиной... Да. Точно, отвернулся. Но не вышел. Ну и хорошо, он ведь тоже наверняка замёрз, а здесь тепло. Да и ей, в конце концов, спокойнее, когда Пьетро рядом, на глазах, на расстоянии вытянутой руки. Может быть, он почувствовал, что не стоит оставлять сестру одну? Что это сейчас важнее, чем какие-то там условности человеческой морали. Или ему это тоже было нужно? Находиться рядом постоянно, насколько это возможно. Ведь это было их изначальным, естественным состоянием. Быть максимально близко, вместе, в одном целом. А потом возраст, обстоятельства, другие люди и их морали и обычаи разводили близнецов Максимофф всё дальше. Парадоксально, но это лишь обостряло связь между ними, натягивало до прочности металла, делало ярче контраст. Ванда с рождения, наверное, делила мир на Пьетро и остальных. На её мир и тот, в котором нужно существовать. Только вот со временем это деление стало бить всё отчётливее и болезненнее, особенно когда брата рядом не было.
Сейчас он был. И это было так правильно. Так, как им обоим нужно. Это ведь их мир, здесь и сейчас? Их, и только их. Никто не сунется, никто не нарушит, не испортит. Ванда не сомневалась, что даже если бы Пьетро не отворачивался, ощущение нормальности происходящего в ней ничего бы не поколебало. Да пусть бы хоть... На этом Максимофф немного качнулась из-за ударившей в виски крови. Это всё ещё опознавалось как неправильное. Где-то там, отголоском ещё срабатывал старый стоппер, скрипя разболтавшимися креплениями. Он был старым, отжившим и едва функционирующим, этот внутренний тормоз. Но пока был. Превращал прекрасное гармоничное видение в то, что заставляло почти не соображающую Ванду отводить в сторону глаза, стыдясь себя, на чистой привычке, навязанной извне.
В ванной без шума душа стало тихо. Белёсый пар давал ощущение, что воздух вокруг как вата, осязаемый. Протяни руку - и поймаешь, коснешься пальцами хлопковой волокнистой мягкости. Ванда, завороженная этой иллюзией, попыталась коснуться завившегося вверх облачка горячего воздуха. Пальцы прошли насквозь, не ощутив ничего. А вот облачко нарушилось. Чуть нахмурившись, девушка посмотрела какое-то время на это, пытаясь понять, что не так. Не успела. Брат подал голос, и Максимофф вздрогнула. Что это с ним? Странный, будто простуженный, но здесь же тепло. "Отвык", поняла Ванда, и снова в груди сверкнула острая льдинка, в самом сердце, засела и крошечный кусочек будто омертвел. Ещё бы нет, с кем там ему можно было разговаривать, с тем вот... сбродом?! Зачем, боже? На каком языке? Ну ничего, ничего. Всё изменится.
И пока она не могла почувствовать и предсказать, насколько сильно.
Привычным, сколько себя помнила ровно таким движением, Ванда вложила свою ладонь в ладонь брата, оперлась на нее и шагнула из ванны на пол. Он был холоднее и мокрый. И у Пьетро была очень холодная рука, видимо, перепутал краны. Ванду продрало этим ледяным холодом от руки до самой макушки, а оттуда волна хлынула вниз по ногам. Она рвано вдохнула, сдерживая желание передёрнуться, отнять ладонь резче, чем следовало. Рефлекторно напряглась шея и нижняя челюсть, и Ведьме пришлось уговаривать собственное тело расслабиться. Это ерунда же. Подумаешь, холодной рукой за горячее распаренное душем тело. Но ощущение дрожи внутри не отпускало. Она упала в самую глубину, в живот, свернулась там в тугой клубок и едва заметно вибрировала. Ванда прислушалась. Тело постепенно утрачивало разморенность и жаркую слабость. Что-то снова было не так.
Улыбнувшись Пьетро тающей улыбкой, Алая ушла в комнату. Остановилась посреди неё, рассеянно придерживая на груди полотенце. Пальцы поглаживали ткань, а в голове всё звенело - упустила. Что-то упустила. Что-то снова не то, новое, появилось, и Ванда не заметила как и что это. Холод ушёл, безумие и пилящая кости боль тоже утекли в водосток с пеной. Но осталось что-то ещё, образовавшее вместе с ледяным прикосновением брата этот вибрирующий комок дрожи в её животе.
- М, отличная идея, давай, - снова улыбнулась Ванда, оборачиваясь через плечо. - Там тепло и хорошо.
Вещи он нашёл сам, раньше чем сестра открыла рот. И хорошо, с закрытым ей как-то приятнее и лучше сейчас. Стоять, размеренно и как будто скованно теребить пальцами ворс полотенца, чувствовать как капает на плечи с кончиков волос, и наблюдать, как Пьетро собирается в душ, открывает шкафы, берёт свою одежду... Ту, что Ванда привезла сюда для него. Захватывающее зрелище. Лучше всех шедевральных полотен вместе взятых. Их прекрасный мир, такой обычный и такой совершенный. Как бы не растерять его завтра утром. Утра Максимофф любила куда меньше ночи, а иногда и вовсе боялась, как другие люди боятся наступления темноты. Ночью многое видно лучше. Сейчас была ночь. И Ванда смотрела на брата, рассматривала, любовалась, не в силах отвести взгляд. И не желая этого совершенно. Наоборот, она бы с радостью не увеличивала дистанцию между ними, оставив метра полтора, ну максимум два. Дверь ванной комнаты уже казалась ей чем-то разделяющим, и Алая Ведьма занервничала, как только она закрылась. Ванда была уверена - брат тоже нервничает. Скрывает это, прячет за ласковой улыбкой, но сестру ему не обмануть. Ей даже видеть не нужно, и слышать не нужно - достаточно отпустить себя и почувствовать.
Кивнула она уже закрытой двери. Дрожь не желала исчезать. Ванда отпустила руку, подцепила край полотенца, дав ему соскользнуть с тела, огладив выступающие его части махровым чуть шершавым полотном, но не упасть - подхватила и, наклонив голову, обмотала им волосы, отжала. Потом ещё раз и ещё. Кажется, с них перестало течь. И да, надо было уже отвыкать ходить по комнате в чём мать родила, живёт наконец-то не одна, но... Не сегодня. Она подошла к шкафу нагой и не испытывала по этому поводу ровным счётом ничего. А, нет. Свободу. Телу было тепло и спокойно, исключая этот вот взвинченный зуд, словно перешедший ей от Пьетро через прикосновение.
Натянув короткие пижамные шорты, майку и легкий халатик поверх, Ванда прошлёпала в подобие кухни, где нельзя было не задеть ни обо что, задела плечом дверной проём, поморщилась и пристроила влажное полотенце на спинку единственного стула. Больше там не помещалось. Небольшой холодильник был почти пуст. Максимофф стукнула себя по лбу и шёпотом обругала. В дверце стояла ополовиненная бутылка красного вина. Твою-то мать, Ванда! Вылить было некуда, раковина тут отсутствовала. Не в окно же. Даже горшка с фикусом нет. Вздохнув, девушка сделала глотков пять прямо из бутылки, потом резко испугалась сделанного и едва не подавилась. На губах стыл сладковатый вяжущий привкус, в горле стало горячо. Жар прокатился вниз, окутал желудок, распространяя тепло по крови. Мягко стукнуло в колени, фаланги пальцев, в затылок. С досадой и звоном Максимофф запихнула бутылку обратно. Потом подумала, сосредоточилась, щёлкнула пальцами - и её не стало. Как и не было. Остался только запах от самой Ванды и чуть шальной блеск в её глазах. Нет бы с этого начать.
Дрожь нарастала. Ведьме это не нравилось. Ощущение было странное. Знакомое, маленькое веретенце, жужжа и дрожа, подпрыгивая вверх-вниз, крутилось и крутилось где-то в позвоночнике в районе поясницы. Второе зарождалось в шее, в выступающем позвонке, пуская в бег по коже лихорадочные стайки мурашек. Максимофф хотелось передёрнуться, выгнуться, куда-то приложиться спиной, чтобы веретено успокоилось. И оформлялась догадка, что чувство это - не совсем её. Вздохнув, Ванда решительно и бесшумно подошла к двери ванной комнаты.
"Я аккуратно. Немножко. Только пойму, в какую сторону его качает, что происходит", оправдывалась перед самой собой Алая Ведьма. Прислушалась, прикрыла глаза. Шелестящий шум воды, минимум движения. Для остального нужно было сконцентрироваться чуть сильнее, "поймать" Пьетро, его волну, настроение, состояние... Это не было вмешательством в разум, упаси боже. Это вообще магией как таковой и не было. Связь близнецов, усиленная геном-икс. Не будучи мутантами, Максимофф наверняка также знали бы, когда другому плохо.
Медленно, будто с опаской, Ванда коснулась двери кончиками пальцев. Ещё раз прислушалась, и слухом, и чутьём. Пальцы дрогнули, принимая "сигнал". Голова слегка закружилась, ощущения поблёкли, тело словно "провалилось", растворилось в окружающем реальном мире, а сознание и чувства ушли дальше, в иное измерение, замкнутое на двоих. Ванда почувствовала, как коснулся голых ног тёплый пар, поднялся выше по коже, окутывая. Ступням было прохладнее. Вода. Мокро, но это так, фон.. не неприятно...никак, самому Пьетро сейчас плевать на это, очевидно.
Дальше, ещё немного, буквально крошечный "шажочек" вглубь, в эмоции. "Пока не магия", уговаривала себя Ванда. Комок в животе развернулся в полноценного колючего монстра, расширился ударил по всем узлам и нервным окончаниям. Девушка сморщилась, сгибаясь и стараясь как можно тише втянуть воздух. Это не было болью, но ощущалось на грани. Расправляясь и обретая форму и наполнение, бродящее по телу электричество превратилось в возбуждение. Максимофф облизнула губы и рвано выдохнула. Надо отнять руку. Но она не отняла.
Внизу живота ёкнуло, укололо ноющей сладостью и отравило кровь, смешивая алкоголь с выплеском плотного и тягучего как мёд, обжигающего желания. Чужого, чёрт возьми, желания, не её, но которое она сейчас разделяет. Голову вело сильнее, Ванда тонула в смеси звуков и ощущений, путалась: вот этот запах цитруса - кто чувствует его сейчас, Пьетро или она? запах её разогретой кожи? полевых цветов, воды, пронзительного осеннего ветра, дыма? откуда они все? из чьей головы? Томная слабость щекотала под коленями, хотелось сесть на пол, откинуть голову к стене и дать телу покой, расслабление, дать возможность жить своей жизнью, сделать то, что оно требует. Рухнуть полностью туда, за дверь, погрузиться вместе с братом в ощущения, разделить их. Как бы она хотела, о как бы хотела! Резко прикусив край губы, Ванда немного очнулась от боли. Переступать сейчас границы... нет. Не сейчас.
Балансируя на тонкой, режущей кромке между отделением от состояния Пьетро и погружением в него с головой, Ванда прерывисто тихо дышала, ощущая ток вверх по телу, потом концентрически от того сгустка дрожи внутри неё. Шею огладило теплом, и девушка вздрогнула всем телом, распахивая глаза. Ого. Это было не из её головы. Прикосновения вплетались в запахи и звуки, в её собственный отголосками звенящий голос, то шепчущий, то хохочущий... Ванда оказалась странно окруженной не только братом, но и самой собой или кем-то очень похожим. Ну правильно, это же их мир. Тут нет места больше никому.
Когда от напряжения начало сводить горло и ступни, Максимофф отступила, шаг, другой, и вот она уже в комнате, на полу, сидит прижав колени к животу и упираясь спиной в диван. Внутри горел небольшой, но очень настырный пожар, который категорически не хотел затухать. Возбуждение, желание, разделённое с Пьетро, требовало выхода, продолжения, почти болью толкаясь в низ живота, в дрожащие пальцы и онемевшее напрочь горло. Если закрыть глаза... и провести ладонью так... Можно поверить, что это не её руки.
Ладони дёрнуло судорогой, и под пальцами на бёдрах сбоку остались по пять коротких насыщенно-багровых царапин. Рваный выдох, уткнуться лбом в колени, дрожа и стараясь убаюкать бродящее в венах электричество. Нет, Алая Ведьма всегда плохо с ним ладила. Пальцы, как бы даже помимо воли хозяйки, пробежались перебором по голым ногам снизу вверх, обхватили плечи, расслабленно погладили. Ладонь каким-то ломаным не её жестом легла не шею, большой палец прошёлся по нижней челюсти. К возбуждению примешался страх, напористый и холодный как тот самый осенний ветер.
- Я должна... я смогу... - с пересохших губ не слетело почти ни звука. Ванда скорее подумала это, чем произнесла.
Рывком разогнувшись и со свистом втянув воздух через зубы от дёргавшей внутри ноющей боли, Максимофф дошла до шкафа, рывком распахнула дверцы, поняла, что открыла не то, с треском закрыла обратно. Рванула ящик комода, едва не вывалив содержимое на пол. Неловкими гипертрофированными движениями, пытаясь компенсировать вялую дрожь в руках, девушка достала комплект постельного белья, бросила на диван. Потом выдвинула сиденье у одного из кресел, разложила, надеясь, что по росту брату подойдет. Переложила комплект туда. Зубы стучали как в лихорадке, Ванда слышала это костяное дребезжание и плавно переходила к состоянию бешенства.
Расплавленно блестящий взгляд приковала чёртова дверь. Может, если... может, это как-то...
Простонав себе под нос какое-то ругательство, Ванда снова приблизилась, прислушалась к шумящей воде и протянула руку. Ломка была сильнее здравого смысла.[AVA]http://i.imgur.com/LVJ6QEK.png[/AVA]

Отредактировано Wanda Maximoff (2015-09-19 12:41:32)