carl espen – silent storm

Мир мог катиться к черту, Чарльз перестал чувствовать свою ответственность за него.

Он только сейчас начал понимать, что после событий Кубы, погряз в иллюзиях и самообмане. Принять до конца то, что Рейвен от него ушла, выбрала не его, а Эрика, он не мог. Он винил в этом друга, только его. Кто же еще, если не он. Он задурил ей голову, он всегда умел подбирать правильные слова для этого. Девочка, с которой Чарльз рос, была доброй, немножко наивной, открытой, честной, не способной на убийства. Она стеснялась себя, своего истинного вида, но никогда не ненавидела из-за этого людей. Он объяснял ей, что их страх нормален. Что общество пока не готово принять их. Пока. Но все изменится, стоит только подождать. Законы эволюции отменить было сложно.

Он надеялся, что она вернется. Эти два года он жил мечтой, что она вот-вот одумается, вернется, поймет несостоятельность планов Эрика. Он жил надеждой, в полной мере сейчас признавая силу этого чувства, заставлявшего его двигаться вперед, несмотря на пустоту, образовавшуюся после того, как она ушла. И как ушел Эрик.

Его надежде не суждено было прожить очень уж долго.

К февралю шестьдесят четвертого, она была уже на последнем издыхании.

Арест Леншерра, наложившийся на начало активных действий во Вьетнаме, когда большинство студентов и учителей призвали на войну, окончательно разбил Чарльза. Школа опустела, а вместе с ней усилилась пустота в душе. Он знал каждого студента, отправившегося на другой континент, воевать за идеалы нужные и понятные лишь тем, кто их туда направил. И он знал, что ни один из них не вернется. Какими бы способными они ни были, они оставались детьми, которым предстояло впервые взять оружие в руки.

К февралю шестьдесят четвертого он был уже достаточно измучен. Он лишился всего – Рейвен, Эрика, ног, своих студентов  и, самое главное, той самой надежды. Единственные, кто были с ним всегда – Зверь и боль в позвоночнике. Последняя стала верной спутницей Профессора и днем и ночью. Ему приходилось контролировать каждое свое движение, чтобы как-то облегчить боль, но во сне это было вовсе невозможно. Он не помнил, когда в последний раз толком спал – тревожные сны, смешанные с болезненными ощущениями, не вписывались в понятие здорового сна.

Обезболивающие со временем помогать переставали, и приходилось принимать все больше. Количество таблеток увеличивалось, а срок их действия уменьшался. Хэнк изобрел чудо-средство, когда Чарльз дошел до предельного максимума таблеток в сутки.

Лекарство помогало, но на ноги поставить не могло. Он перестал чувствовать боль, но все больше мечтал о том, чтобы вновь ходить. Положение инвалида было гнетущим – он не любил чувствовать свою беспомощность. Хэнк обмолвился, что при увеличении дозы, возможно, он снова сможет ходить, но из-за состава лекарства ему придется попрощаться со своими способностями. На такое мужчина решиться пока еще был не готов.

Он начал пить. Реальность никак не желала сходиться с его представлениями о мире, и он был не в состоянии что-либо изменить. Он потерял все, что было ему дорого, и больше не видел смысла бороться. Школа была на грани закрытия, хотя Зверь пытался изо всех сил ее сохранить. Чарльз больше не хотел никого учить и чувствовал, что научить ничему не может.

Идея навестить в тюрьме Эрика пришла после очередного бокала виски и отчего-то не исчезла на утро. Он никогда не винил его в том, что лишился из-за него ног. Это было в равной степени и виной самого Ксавье, той ценой, которой, видимо, стоило расплатиться за мир без войны. Но Эрик его бросил. Ушел, оставил одного, забрал самое дорогое. И этого простить он ему не мог.

Ему не пришлось прикладывать много усилий, чтобы получить разрешение на посещение «самого опасного человека в мире». Леншерр мог собой гордиться, он переплюнул всех известных убийц и маньяков. Пройдя через все необходимые процедуры досмотра, и терпеливо выслушав инструктаж, как будто в стенах этого здания был кто-то, способный рассказать ему об Эрике больше, чем он сам, Чарльз оказался в коридоре, ведущем к камере друга.

По мере приближения, он чувствовал все большую тоску и горечь, накатывающую из-за того, что все закончилось именно так. У друга не было шансов на освобождение, впрочем, как и у него. Вот только тюрьмы у них были разные: его находилась в голове, и запер его в ней Эрик.

Подкатив коляску к стеклянному люку, открывавшему вид на камеру Леншерра, Чарльз с минуту не сводил взгляд с фигуры в белой тюремной одежде.

- Здравствуй, Эрик.

Собственный голос показался ему чужим, слишком глухим, слишком непривычным. После ареста мужчины, он почти смирился с тем, что встреча на Кубе была их последней.[ava]http://s016.radikal.ru/i334/1507/32/091437882d68.png[/ava][sta]breaking inside[/sta]

Отредактировано Charles Xavier (2015-07-20 21:21:10)

shinedown – call me

Чарльз не знал, зачем пришел. Стоя на краю люка и глядя вниз, он все яснее и четче осознавал, что понятия не имеет, что говорить. Он так рвался сюда, в эти стены, так вроде бы много хотел сказать тому, кого все еще не мог называть иначе, чем другом, но сейчас не мог найти ни одного дельного слова, ничего, что могло бы объяснить его появление в здании Пентагона. Поэтому он молчал, так и не произнеся ничего кроме приветствия, пока Эрик неторопливо садился на кровати. Когда на тебе два пожизненных, спешить куда-то вообще становится глупо.

Он, не сдержавшись, криво усмехнулся на заявление о внешнем виде. Друг озвучил то, что тактично умалчивал Хэнк при каждом взгляде на некогда холеного, идеально выбритого и всегда аккуратно одетого Профессора. Меньше всего сейчас он походил на человека, выросшего в почти тепличных условиях фамильного замка в Уэстчестере, которым его всегда считал Эрик. Волосы заметно отросли, а на лице появилась недельная щетина, не придававшая солидности ему как директору Школы, в особенности, в сочетании с безразличным подходом к выбору одежды.

- Ты тоже не красавец, - он парировал сразу же, не задумываясь и почти весело, так, что его тут же самого покоробила та легкость и непринужденность, с которой это произошло. Словно и не было ничего – убийства Шоу, Кубы, пули, лишившей его ног. Эрика, оставившего его тогда на пляже и забравшего с собой Рейвен.

Он хотел бы в это поверить хотя бы на пару минут, но не проходящая, хоть и значительно притупленная боль в позвоночнике, и ненавистная коляска не давали ему на это шанса. Особенно коляска. С болью он почти смирился, он ее почти любил – отвлекаясь на боль физическую, он на какое-то время переставал обращать внимания на голоса, сводившие его с ума. Его способность вновь вернулась к исходной точке, когда он еще не мог ее контролировать. Это начиналось внезапно, хаотично, он слышал голоса, чужие мысли и никак не мог это остановить. Он этого не хотел – сейчас ему и своих было через край.
Чарльз помрачнел также быстро, как и внезапно развеселился от комментария Эрика.

- Ради чего все это было?

В уточнениях никто из них не нуждался. В «это» вкладывалось все, но больше всего – его предательство. Чарльз хотел, но не мог относиться к этому иначе. Сейчас он как-то особенно понимал, что его сломила не потеря ног, не война, беспощадная даже к детям, и не постоянная боль. Его предал друг, и это саднило в душе куда сильнее, чем все остальное. Эту боль не могла заглушить даже боль в позвоночнике. И он впервые не знал, что делать, поэтому выбирал самый простой вариант – уйти в себя, закрыться от мира, подпустить только Хэнка. Милого, тактичного Хэнка, не способного оставить своего Профессора.

- Посмотри, куда тебя это привело, - Чарльз не сводил взгляда с Леншерра, жалея, что их разделяет пара метров от пола до потолка и стеклянный люк. – И куда это привело нас.

Последние слова вырвались прежде, чем он сообразил, что это выглядит почти как признание собственной разбитости. Словно он сдался и не хотел больше бороться. Несмотря ни на что, казаться слабым он хотел. Не сейчас, когда жизнь особенно ярко давала понять, что он был прав. Идеи Эрика были губительны и, в первую очередь, для него самого. И, вопреки здравому смыслу, Чарльза это все еще волновало.[ava]http://s016.radikal.ru/i334/1507/32/091437882d68.png[/ava][sta]breaking inside[/sta]

black light burns – i am where it takes me

На самом деле, Чарльз почти сдался. Сейчас он хотел казаться сильным, волевым, несгибаемым, несмотря на все то, что ему преподнесла жизнь. Пусть это и было в разы меньше, чем то, через что пришлось пройти Эрику, но у него был свой ад, как у друга свой. И его ад начался с того, в ком он увидел свет, старательно скрываемый и обитающий слишком глубоко внутри, чтобы сам владелец о нем забыл.

Он хотел быть на него похожим. Отчасти. Эрик был сильнее: его боль переходила в ненависть, и он, ведомый ею, был способен перевернуть этот мир.

Чарльз не умел ненавидеть. Возможно, это было побочным следствием его способностей, возможно, его искренней верой в лучшее, но он точно знал, что в каждом есть что-то хорошее. Друг мог сколько угодно называть его наивным, но он видел это в головах и сердцах людей. Он читал их мысли с десяти, и точно знал, о чем говорил. За ворохом мусора и грязи всегда скрывался свет.

Мужчина не умел ненавидеть: его боль превращалась в депрессию, уныние, тоску. Он не хотел ни с кем видеться, разговаривать. Он предпочитал свою комнату прогулкам, а бутылку виски считал куда более интересным собеседником, чем кого-то еще. Алкоголь сводил количество голосов в его голове к одному. Пьяному, мечущемуся среди вопросов, на которые у него нет, и никогда не будет ответов. Голосу, жалевшему его.

Этот голос не отличался постоянством: его кидало из крайности в крайность. Он обвинял Эрика, а потом тут же самого Чарльза, он оправдывал Рейвен, а потом жалел его, брошенного всеми. Он настойчиво советовал возненавидеть Эрика, но между тем отвергал идею абсолютной тьмы в его душе.

- Я знал о тебе все, - упрямо подтвердил мужчина больше для себя, чем для Леншерра. Слова друга достигали цели – он порой и сам задумывался, а действительно ли знал его. Возможно, стоило признать очевидное – он в нем ошибся. Но тут же себя одергивал: знал. Еще он знал, что окончательно сдастся, когда позволит подобным мыслям разъесть его изнутри. Убить веру в человека, с которым ненароком связал слишком многое.

Эрик был прав, Чарльз знал, зачем он это делает. Глупо было отрицать это после того, как сам признал, что видел в его голове все. Он знал, но верил в то, что друг найдет в себе силы справиться со своей ненавистью. Вытащить наружу все хорошее, что в нем было. В особенности, после того, как профессор показал ему, что не все его воспоминания мрачны.
Оказавшись в голове тогда еще нового знакомого, Ксавьер почувствовал все то, что мужчине никогда не удалось бы выразить словами. Всю его боль, запертую внутри, пустившую ростки от невозможности от нее сбежать и избавиться.

Чарльз хотел дать ему мир. Проблема была в том, что Эрик не хотел мира, он жаждал войны.

- Я пытался тебя остановить, потому что знал о тебе все, - он повторил это вновь, чувствуя, что ему становится труднее говорить. Голос выходил более напряженный, а слова застревали в горле. – Ты снова перекладываешь ответственность, мой друг. Ты причинил мне боль, но из-за своего упрямства и ненависти, от которой так и не смог избавиться.

Несмотря на все его, Чарльза, старания показать, что у этого мира есть и другая сторона. Сторона, на которой ради него готовы будут рискнуть и пожертвовать практически всем. Не из корыстных целей, а из тех светлых побуждений, о которых Леншерр не вспоминал уже очень давно.

Вопрос Эрика застал его врасплох. Чарльз отвел взгляд от глаз друга, чувствуя, что этот разговор его изматывает. Он был натянут, как пресловутая струна, а все скопившееся внутри отчаянно искало выхода. В простейших эмоциях – можно было кричать, топать ногами, возможно плакать. Что угодно, лишь бы дать выход. Он предпочитал держать все в себе.

Ему стоило больших трудов вновь перевести взгляд на Леншерра.

- Принять – значит сдаться. Я принимаю, Эрик.

Чарльз понял, что больше не может. Бороться, искать надежду в друге, в людях, в себе. Эрик вновь оказался сильнее. Он знал, за что борется, знал, за что обязан провести остаток жизни в тюрьме. В его потерях был смысл, и это придавало ему сил.

Ксавье не видел никакого смысла в том, что жизнь отняла у него. Его идеалы не выдержали испытания реальностью, он не смог спасти никого: студентов, учителей, людей, сестру. Он не смог спасти друга. А теперь не мог спасти и себя.
[ava]http://s016.radikal.ru/i334/1507/32/091437882d68.png[/ava][sta]breaking inside[/sta]

oasis – falling down

Чарльз не хотел лезть в его голову. Еще в шестьдесят втором, узнав о нем достаточно, чтобы решить для себя, что этому человеку он хочет помочь, он  пообещал, в первую очередь самому себе, что больше не залезет в голову Эрика без необходимости и его разрешения. Это было его проявлением уважения, и это было правильно по отношению к другу, имевшему, как никто другой, право на личное пространство.

Эрик вообще имел на многое право. На злость, ненависть, жестокость. Концлагеря не были похожи на курорт: выжившие не возвращались такими, какими они были раньше. Этот сущий ад на земле призван был, если не убить, то либо сломать, либо ожесточить. Маленький мальчик в далеком сорок четвертом был уже тогда достаточно силен и упрям, чтобы не сломаться. Это было бы слишком просто, слишком легко. Леншерр никогда не искал легких путей и не боялся трудностей.

Он имел право на многое, действительно, но больше всего – на покой. На мир с собой, с людьми. На заботу, любовь, преданность, откровенность. На все то, что у него отняли. В его жизни было достаточно разъедающей злобы и ненависти, но он упорно продолжал искать спасение в них.

Чарльз чувствовал свою вину за то, что не смог его от этого избавить. Что толку от способностей, когда тебе нечего противопоставить обычной человеческой боли.

Он дошел до пика, высшей точки самоконтроля, когда Эрик озвучил вопрос, которым не мог не задаваться. Вопрос, на который у него не было ответа. Одно Ксавье мог сказать точно – он пришел не злорадствовать. Он осознал это только сейчас, когда не смог найти в себе среди глубокой обиды даже толики неприязни к другу. Ничего, что могло бы побудить его прийти с целью причинить боль.

Впрочем, это не давало ответа на вопрос, зачем же все-таки он пришел. Возможно, чтобы разобраться наконец-то в себе. Возможно, потому что ему все это время не хватало его друга, на фоне которого весь остальной мир тускнел.

От слов Эрика обида вспыхнула новыми красками. Он его отталкивал. Отталкивал вновь, когда Чарльз был совершенно разбит, и когда больше всего в нем нуждался. Неужели он этого не видел?
Это было сложно не заметить.

Он почти физически почувствовал, как слетел какой-то барьер внутри, позволявший все это время держать себя в руках. Голос Эрика заполнил все в его голове. За маской холодности и железной выдержки Эрик кричал болезненно и надрывно, терзаемый почти теми же страданиями.

Чарльз не хотел это слышать. Он хотел схватиться за голову, хотел, чтобы это прекратилось. Он не хотел его боли. Но и не слушать он не мог.

Мужчина поморщился, прикрывая глаза и инстинктивно коснувшись пальцами виска. Он зацепился за мысль, вспыхивающую ярче других, волнующую друга больше всего, не давая себе углубляться дальше.

- Я хотел тебя защитить.

У вопроса, так и не высказанного Эриком вслух, не было иного ответа. Все вообще было очень просто – Чарльз пытался защитить его с момента первой встречи, когда вытащил его из воды, не дав умереть из-за собственного упрямства и ослепляющей ненависти.

- От Шоу и от тебя самого.

Себастьян был слишком силен, подпитанный ядерным реактором, и если бы он его отпустил, ему достаточно было просто коснуться до друга. Однако истинная причина была в другом.

Идеалист и мечтатель Чарльз до последнего верил в Леншерра. Верил в то, что зная, что его друг все видит и просит этого не делать, зная, что монетка, пробивающая череп, доставит боль не заклятому врагу, а ему, Чарльзу, тот не сделает этого. Перешагнет через свою ненависть ради кого-то, чтобы в конечном итоге прийти к покою.

Убийство никогда не приносило умиротворения, но Эрик в это не верил.
[ava]http://s016.radikal.ru/i334/1507/32/091437882d68.png[/ava][sta]breaking inside[/sta]

- Я доверял тебе как никому другому.

Чарльз сорвался, повысил голос, произнеся это с надрывом большим, чего того хотел бы. Голос Эрика, звучавший в его голове, сводил его с ума. Он говорил не то, совсем не то. Неужели он действительно не понимал, за что боролся Чарльз? Неужели не понимал, что он не мог поступить иначе, когда на кону стояло все то светлое, что было в Эрике, за что он боролся с момента их первой встречи.

В словах друга была доля правды – удерживать такого как Шоу вечно было бы тяжело, но он был уверен, что они справятся. Они бы и справились, если бы действовали вместе.

- Я верил в тебя, Эрик. Если бы я, как ты выразился, думал, прежде чем верить в людей, я бы не стоял сейчас здесь.

Ксавье переставал себя контролировать. Обвинять, указывать на чужие ошибки обычно было не в его духе, но сейчас он плевать хотел на то, что можно и нельзя себе позволить. Леншерр в упор не хотел видеть ничего дальше своей святой веры в собственную жестокость. И сейчас мужчина ясно понимал – на то было его право, то было его решение. Противиться которому было не в его, Чарльза, компетенции. Если ему так хотелось быть монстром, зачем же ему мешать.

Чарльз устал верить в того, кто сам в себя поверить не мог.

Ситуация отдавала горечью. Занятным было одно – убийство Шоу он мог принять. Мог его понять и вновь оправдать Эрика в своих глазах. Друг не обладал безграничным всепрощением, чтобы так легко отпустить своего создателя, и профессор это знал. Он видел это в его голове, и все же был достаточно наивен, чтобы полагать, что друг сможет это сделать. Где-то в глубине души он все равно знал, что не сможет. И мог бы с этим смириться.

Принять он не мог другое. Сотни людей на кораблях, испуганные, ошарашенные, не готовых так с ходу смириться с тем, что в эволюции произошел новый виток развития, и теперь они живут в мире, где кто-то сильнее их. Они заслуживали шанса. Они заслуживали жизни, и никто не имел права ее у них отобрать только лишь по тому, что они слабее.

Они не были готовы принять их в ту самую секунду, и это было нормально. Леншерр хотел от них слишком многого и не желал давать им и лишней минуты.

- Ты направил ракеты на мирных людей. Они виновны были не более, чем мальчик в сорок четвертом, попавшийся Шоу. Ты все никак не можешь понять, Эрик, что людей делает злыми злость, направленная на них. Агрессия – это всегда лишь ответная реакция, подумай об этом.

Развернув коляску, Чарльз бросил последний взгляд на друга и печально покачал головой, отрицая им сказанное.

- У каждого есть выбор, мой друг. И ты его сделал, не приняв от меня и грамма надежды. Ты сам захотел быть похожим на него.

Коротко кивнув на прощание, профессор отъехал от люка и направился к выходу.
[ava]http://s016.radikal.ru/i334/1507/32/091437882d68.png[/ava][sta]breaking inside[/sta]